Глава II. Безвременье

В октябре 1994 года одна популярная московская газета опубликовала любопытную заметку, в которой сообщалось, что дорожники, ремонтировавшие Московскую кольцевую автодорогу (МКАД), решили заодно измерить ее длину. В результате выяс­нилось ошеломляющее обстоятельство. Большинство километровых столбов расставлены как попало и определить по ним точное расстояние абсолютно невозможно. То есть, столбы расставлены даже не на глаз, а на «неизвестно что», поскольку расстояние между ними колеблется в довольно больших пределах. Есть мес­та, где между столбами всего 500–600 метров, кое-где ― 1200, а в одном месте почти два километра!

Ну и что? Еще один показатель нашей халатности и разгильдяйства. И впрямь, не стоило бы останавливаться, ― при­меры есть и почище. Но здесь дело вот в чем.

Несмотря на обнаруженную явную нелепость и откровенный идиотизм, столбы решено не переставлять. Утверждается, что это создаст неудобства для сотрудников ГАИ, уже привыкших ориентироваться по столбам и определять с их помощью свое местоположение. Кроме того, по столбам ориентируются и другие городские службы, для которых МКАД ― зона повышенной опаснос­ти и чрезвычайки, а столбы служат ориентиром во всякого рода оперативных мероприятиях, планах, сводках и тому подобном…[1]

Так вот. Всё то время, пока столбы нельзя менять и расс­тавлять по местам и есть образное выражение того, что я понимаю как «безвременье».

Нынешнее время уже многими названо «смутным» и такое определение нашего «сегодня» уже вошло в обиход. Действительно, смута и беспредел это нечто хорошо знакомое из нашей истории и потому вполне представимое. Тем не менее, я склонен называть нашу сегодняшнюю жизнь именно  б е з в р е м е н ь е м.

Почему?

«Смутное время» ― определение исторической эпохи. Такое название больше подходит для истории и историков, для тех, кто будет изучать наше время после нас. Будущие иссле­дователи, может, и нарекут наше время именно так. Им со стороны будет казаться виднее. Но нам, изнутри, ― чувственнее и ближе. И не обязательно то, что окажется названным «смутой» потом, является «смутой» сейчас: кто поймет наше ощущение бе­зысходности?

Для бурной, динамичной, часто сменяемой околовластной и околополитической жизни, на фоне бесконечного телеэкранного мелькания «людей успеха» и борьбы опоздавших за то чтобы еще успеть ― нынешнее время с туманным и неопределенным «безвременьем» явно не соотносится. То же, наверное, кажется и Биллу Клинто­ну, и английской королеве, и всем прочим наблюдателям и «заинтересованным лицам» извне. Всем им, как и историкам, разумеется, ближе «смута» и «беспредел», но это всего лишь отра­жение в их внутреннем миропонимании и психологическом состоя­нии наших бренных земных проблем. Круги этой «смуты», однако, расходятся не дальше  московских окраин, за которыми другое измерение, иное и сугубо разное бытие. Да, напасти людские ― производное действий политиков и не только московских, но они уже давно множатся и воспроизво­дятся без них, разведя власть и общество по разным углам.

Мы сейчас переживаем именно такой период. Нечто вроде «искривления пространства и времени». Разумеется, переживаем по-разному, но то, что переживаем все ― точно. И говорим друг другу (отк­рыто и в сердцах): «Надо переждать».

Кажется всех одолевает  у с т а л о с т ь.

«Трижды бралась за большую статью, да так ничего и не написала... Писать против Ельцина, ― так вроде свой, а писать "за" ― не хочется. Так сама себе заткнула рот... Иной раз ду­маю: ― а пошли они все...», ― примерно так подвела черту под одним из своих выступлений разочарованная Елена Боннэр.

От чего же такая усталость? И что, собственно, надоело?

                                                    *   *   *

В один день с политической карты ушла в прошлое «страна героев, мечтателей и ученых». Покончили с тоталитарным коммунистическим режимом. Настала пора строить новый порядок ― ци­вилизованный, демократический.

Но кто строители и что за ма­териал?

Материал ― это мы, оставшийся от той несуществующей страны народ. А строители ― те из нас, кто взялся нами руководить, наши большие и малые начальники. Все они из того же несуществующего государства. И мы им, и они нам остались в наследство. И их, и нас еще очень много, и сколько еще време­ни пройдет, пока нас всех станет меньше чем тех, кто родился и вырос в новой России! Но пока ― строители нового, вчерашние победители и триумфаторы как-то приуныли...

Может только сейчас дошло, что вместе с СССР должны были бы уйти въевшиеся привычки, старые слова, надежды и иллюзии? Или, вдруг, обнаружили в себе затасканные ценности и стандарты, потрепанные от употребления средства и намерения? Или неожиданно для себя поняли, что вместе со старой политикой и экономикой надо было выкинуть набившие оскомину формулы, опустить измятые выражения и заскорузлые фразы, изъ­ять из обращения вколоченные в головы правила и законы?

А, может, догадались-таки, что нельзя было брать с собой в будущее не только все это гиблое наследство, но и носителей его, то есть нас, самих себя?

Конечно, коммунистический режим был ненавидим народом, как традиционно ненавидима им в России всякая власть. Но в непосредственном конфликте с ним 90 процентов людей (а то и больше) не находились. Творческие работники, часть интеллигенции, ис­катели правды из той же коммунистической среды, может, редкая часть хозяйственников худенковского типа, да, может, еще кто-то… А в целом, народ наш с режимом не конфликтовал, пото­му что не соприкасался с ним непосредственно.

― Мы могли критиковать кого угодно и сколько угодно. На­чальника цеха (это поощрялось и нравилось директору), самого директора (это поощрялось и очень нравилось райкому), только нельзя было трогать сам режим, в смысле его устоев. Так нам чихать было на режим… Теперь мы можем нынешний режим, того же президента, ругать где угодно, сколько угодно и против этого никто не возражает… Но попробуй задеть своего начальника, хотя бы нас­чет зарплаты, ― вмиг вылетишь. И жаловаться некому.

Страх попасть в тюрьму за «антисоветизм» сменился стра­хом быть выброшенным на улицу по прихоти начальника. А чело­век и его семья всегда жили и живут частностью. Вероятно, так и должно быть: «Хлеб наш насущный дай нам на сей день». И потому реальный непосредственный начальничек куда важнее абс­трактных понятий о демократии и свободе. Настоящее и насущное оказалось важнее всех «политических процессов» в стране, Москве, Кремле… Когда еще было так далеко до царя и так высоко до Бога? Получилось, что в своем честолюбивом порыве наши  демократические строители так рванули вожжи, так ускакали в своих представлениях и чаяньях, что остались едва ли не наедине с собой. Оглянулись, а вокруг ― аборигены, наш поистине девс­твенный народ, для которого собственно и старались. Ему же, оказывается, и дела до того нет.

Плох оказался президент?

Но сколько раз из «демократи­ческого лагеря» раздавалось: «Нет альтернативы! Альтернативы нет!»

Не подумали в свое время, что таков вообще лозунг Моновласти? Забыли, что и до того у нашей власти «альтернативы» никогда не было?

А вот у нашего народа альтернатива есть. И не одна ― множество. И аграрии, и коммунисты, и либерал-демократы, и социал-демократы, и просто демократы,  и монархисты,  и еще много чего такого, о чем уже и не думал никто. И каждый со своими лидерами,  генсеками,  вождями... Мало у какого народа столько альтернатив.

Беда-то совсем в другом: не у народа нашего, а у наших начальников, прошлых и будущих, нет абсолютно никакой альтернативы! Их жребий предопределен и всякий из них обречен на то, что­бы иметь дело с нашим народом! Он же ― целостен и монолитен в своей разнонаправленности и апокалиптичности. И любой реформатор, прежде чем решить проблему выдвинутых им преобразова­ний, должен решить проблему своего народа. То есть проблему всех нас, грешных.

Например, сейчас, когда демократические силы подустали, когда разочарование в своем представлении о реформах вылива­ется в персональные стенания и коллективные челобитные типа «Наша демократия слаба, реформы тяжелы, а в умах хаос»[2] ― выдвигаются молодые, желающие поработать, люди. Один из них говорит по ТВ: «Это Боннэр устала, а у нас много сил, мы никуда не уе­дем, мы тут все сделаем как надо, только для этого мне надо быть премьером».

А что собственно «сделаем»? Читаем интервью с ним же:

― Конечно, надо сменить команду. Но не 5-10, а 300-500 человек, на постах, имеющих политическое значение... (То есть сменить не три-пять столбов вокруг МКАД, а все скопом ― В.П.)

― Конечно, сразу же будет объявлен аукцион на продажу госдач, домов отдыха и прочих «спецобъектов» системы сталинс­ких привилегий по всей стране...

― Конечно, сразу прекратят действие все политические ль­готы, исключения и отсрочки, субсидии странам СНГ...

― Конечно, придется железной рукой изменить структуру расходов бюджета, особенно применительно к дотациям безнадеж­ным отраслям и предприятиям, расходам на управление...

― Конечно, придется круто разобраться с директорами нескольких сотен крупнейших госпредприятий, помочь способным, выгнать безнадежных... Помогать надо людям, а не банкротам. (Вот-вот, во всех экономических реформах банкроты ― не люди! ― В.П.)

― Конечно, ни премьер, ни президент не смогут больше принимать расходные решения сверх разрешенных бюджетом...

― Конечно, в течение 3 месяцев инфляция будет снижена до менее 1% в месяц и курс рубля стабилизируется...

― Конечно, продолжим либерализацию экономики, включая отмену экспортных квот и пошлин, других бюрократических пре­пон...

― Конечно, придется провести налоговую реформу...

― Конечно, борьба с преступностью и коррупцией станет приоритетом для властей...[3]

Ну и так далее с обязательным набором благочестивых фраз насчет инвалидов, малоимущих, переселенцев, поддержки воен­нослужащих, культуры, здравоохранения… Все эти начинания, точнее продолжения начинаний, вполне выполнимы и, по заявлению автора, окажутся по плечу в первые же недели его работы на посту президента или, на худой конец, премьер-министра.

Глядя на фото «реформатора» (а это депутат Борис Федоров), предлагающего помимо этого множество других доброде­тельных перлов, невольно вспоминаешь поговорку, почему-то не русскую (Бодался теленок с дубом), а украинскую (мой дед произносил её с горьким придыханием): «Дай Боже нашему телятi вовка зiсти»…

Может и есть смысл согласиться на все эти реформы, но лишь с одним условием: нас, народ, надо сначала... убить. С такими, какие мы есть, такие реформы невозможны, а переселить нас, аборигенов, некуда. И ничего крамольного или немилосерд­ного в том нет. Страшнее и крамольнее как раз обратное: про­водить все эти реформы с нами и для нас.

Великая Америка строила свою цивилизацию очень резво и со знанием дела. В этом строительстве места для тамошних або­ригенов не было. Поэтому их, непригодных для демократии, пре­дусмотрительно истребили, чтобы начать с «чистого листа». Это вечный и хорошо скрываемый грех Америки. Непригодными были целые слои и для «дела социалистического строительства» в России. И для национал-социализма в Германии, и для Пол По­та в Камбодже…

Люди, не отягощенные интеллигентской риторикой о «рефор­мировании» и «стабилизации» понимают, о чем речь. Сынку и штатному помощнику одной из имеющихся у нашего народа «альтернатив» задают вопрос:

― Ты думаешь, твоему отцу удалось бы сделать так, чтобы всем было хорошо?

Сын за отца отвечает:

― Он сумеет. Эта проблема, ты зна­ешь, решается очень просто: не методом издания каких-то ука­зов или обращения к населению с экрана телевизора. Это решается по типу «хрустальной ночи».

― Это как? ― намеренно наивничает журналист.

― А как в Турции: там был один период, когда за ночь вы­резали несколько миллионов неугодного населения.

― Это ты серьезно говоришь?

― Абсолютно. Была бы моя власть ― я так бы и сделал...[4]

Не беда,  что мальчик не знает где и когда  была  «хрустальная ночь». Учится ведь не на географа или историка, а как папа и дедушка ― на юриста. Там же, как и в политике, знание некоторых принципов легко заменяет незнание некоторых фак­тов.

                                                          *   *   *

Теперь перейдем к нам, к народу, то есть от альтернатив к безальтернативности.

Вот заметка из попавшейся под руку газеты «Труд».

«С вилами и кольями отстояли свое овечье стадо от военнослужащих из Ленинградской области жители глухой новгородской деревеньки Колчигино. Следуя в Вологду для закупки обору­дования, трое военнослужащих увидели близ селения пасущееся стадо и пристрелили одну овцу для шашлыка. Местные мужики пытались взять в плен стрелявшего из пистолета прапорщика, но операция по захвату не удалась, более того, селяне понесли потери: в борьбе был ранен пастух. И все-таки гражданские по­бедили, вооруженные разбойники бежали в сторону города Песто­во, что на границе с Вологодскою областью».[5]

Это невинные сводки с нашего севера. А вот наш юг.

«На окраине Ростова на одну из опор высо­ковольтной ЛЭП средь бела дня забрался неизвестный мужчина и начал заниматься весьма нескромными вещами, вызывая улюлю­канье зевак. Чтобы спустить вниз явно ненормального человека, потребовалось обесточить огромный район. Сотрудник электросе­ти, приблизившийся к нему, получил два ножевых ранения. Один из приблизившихся милиционеров также отступил с ножевой ра­ной. Уже в полночь решили применить оружие. Стреляли по ногам "Тарзана". Он упал вниз и разбился насмерть. Им оказался нек­то Блякин, сорока семи лет, приехавший из Тернопольской области Украи­ны».[6]

Представьте, какие страсти бушевали на окраине Ростова: и жизнь парализована (без электричества огромный район!), и сколько душевных и физических сил истрачено, и недюжинного интеллекта (стреляли-то не по голове ― по ногам!), наконец, сколько неподдельного гуманизма проявлено в те часы (ведь и со стыдом боролись, и человека заблудшего спасали). И жертвы были, и кровь, и пресса. И власть поработала, и народ поулю­люкал…

А в тот же день и возможно в то же самое время, когда заезжий гражданин суверенной Украины грешил онаном на Рос­товской ЛЭП, в подмосковной Кубинке (это наш центр) происхо­дило следующее:

«30-летний капитан ВВС Алексей Топал произвел несанк­ционированный взлет транспортного самолета Ан-26. Четыре часа "транспортник" находился в воздухе, делая круги над мест­ностью на высотах от 100 до 600 метров. На запросы с земли офицер не отвечал. Лишь после того, как к нему приблизился истребитель Су-27 из дежурного звена, Топал сообщил о желании покончить  собой. Свое решение капитан объяснил конфликтом в семье. Уговоры сослуживцев не возымели действия. В 20.46, вы­работав топливо, самолет упал недалеко от деревни Ляхово и разбился. Офицер погиб. Других жертв и разрушений нет».[7]

И в этом случае можно поднапрячь воображение: заменить самолет, скажем, на сверхзвуковой ядерный бомбардировщик, да повысить пилоту звание, да начинить бомбами и одним махом покончить с конфликтами в своей семье, а заодно и со всеми конфликтами в «семье народов» вообще.

Или вот ещё (к вопросу об интеграции) сообщение из быв­шей нашей Белоруссии. (Это наш запад.)

В Могилеве «искатели полезных ископаемых» стащили кабель спецсвязи Комитета Государственной безопасности Белоруссии. Там комитетчики кинулись выявлять шпиона, а телефоны не рабо­тают ― кабель сперли. И никто не плачет, наоборот ― все смеют­ся. Эка невидаль, когда медь в цене. На тихой улочке могут запросто троллейбусные провода срезать, прямо средь бела дня. И грех не срезать. Троллейбусы сейчас редко ходят.[8]

Так это форменное преступление, откровенное воровство. А в Петропавловске-Камчатском ― (это наш самый дальний восток) ― народ пошел по грибы, с лукошками и водочкой, так без всякого воровства нашел совершенно исправные, но неохраняемые ракет­ные установки ― брошенные или забытые. Специалисты, срочно вызванные на место находки, пришли к выводу, что ракеты, ра­диус действия которых составляет несколько сот километров, совершенно исправны. То есть бери и стреляй в своё удовольст­вие. Ракеты-то, учитывая российские незаселённые пространства, совершенно безвредные…

А совсем недавно,  продолжает тот же источник, в другом районе Камчатки найдены брошенные артиллерийские сна­ряды, часть которых растащили местные детишки. Попробуй теперь, родитель, не дай на «сникерс»!..[9]

В Семипалатинской области ― это республика Казахстан ― просто лежит в земле забытая всеми атомная бомба! Правда, не­большая, всего 20 килотонн (такими были уничтожены Хиросима и Нагасаки). Развитые страны такими уже давно друг друга не стращают. Когда-то были подготовлены для испытаний три заря­да. Два успели взорвать, а третий ― нет: Москва объявила мо­раторий. Денег на то чтобы вытащить бомбу из шахты никто не дал, а за бесплатно сейчас и на верблюде не прокатишься. Пусть уж лежит в земле: есть ведь не просит…

Ошарашенный корреспондент «Московского комсомольца» пытается выяснить ситуацию и спрашивает высокого военспеца:

― Как же так? Надо что-то делать! Давайте демонтировать или взрывать!..

А военспец успокаивает:

― Срок гарантийной безопасности уже истек. Так что демонтировать заряд, видимо, вообще уже нельзя. Наверное, правительство Казахстана не очень хорошо понимает, с какой пробле­мой столкнулось.

Корреспондент ― наверное, молодой, зеленый ― не унимается, звонит в Минатомэнерго:

― Как же так! Там у вас бомба! Плутоний, радиация… Хиро­сима, Нагасаки... Охраняют всего двадцать пять солдат внутренней службы… Саддам Хусейн, террористы?..

Чиновник спокойно отвечает:

― Ничего не знаю. Это уже другое государство, звоните ту­да.

А в Казахстане бюджетный дефицит и на взрыв какой-то там бомбы (по чиновничьи на «активные мероприятия») ― денег нет.

Корреспондент обреченно вздыхает:

― Надо же, весь мир, по сути, сидит на бесхозной атомной бомбе! И чем такое «вели­кое сидение» может закончится ― лучше не представлять.[10]

Ну, что значит ― «чем закончится?». Как всегда, ― всё теми же «активными мероприятиями». Чем же еще?

Вышеприведенные сюжеты ― не тенденциозная подборка, не специально проведенная кропотливая работа. Они взяты из попавшейся под руку кипы никому ненужных газет, можно сказать из хлама.

«Это ― священное шествие, стройная пляска праздной тысячеокой России, которой уже нечего терять; всю плоть свою она уже подарила миру и вот, свободно бросив руки на ветер, пустилась в пляс по всему своему бесцельному, непридуманному раздолью...» (Александр Блок. Безвременье. 1906 год.)

Все эти и им подобные проявления нашей душевной специфи­ки можно продолжать бесконечно. Мы это к тому, чтобы хоть немного обратить внимание «строителей нового» на материал с которым им приходится (или придется) работать и который для них, прямо сказать, никудышный. Более того: падающий с моста, стреляющий из танков, попадающий в авто- и авиакатастрофы, дирижирующий оркестрами, неразбуженный для встречи с руко­водством некой страны, наконец, «бомбометающий» наш прези­дент ― находится в полной гармонии со всем этим и, значит, со своим, проголосовавшим в свое время за него, народом. А то, что сейчас большинство народа президента ненавидит, ― не  беда. Для того и избирали тогда, чтобы было кого ненавидеть сейчас. А кого любили? Сталина?

                                                         *   *   *

Безвременье коварно для всех. Сегодня оно в рас­ползающейся бацилле равнодушия, отчужденности и безысходнос­ти, в разрушающем сердце и душу гнёте невостребованности и никчемности, униженности и оскорбленности. От него ― брезгли­вость к неудачникам, неустроенным, несостоявшимся, к аутсай­дерам «новой жизни и новых ценностей». От него же ― почти па­тологическая любовь к успеху, рабское почитание сильного, го­товность не задумываясь отдать душу «золотому тельцу». Все дальше полюса, все глубже пропасть…

Безвременье ― во всеохватывающем страхе и в его воспроизводстве. От страха же и беззащитность, и от него же от­ветная агрессивность к слабейшему, привыкание к «малой кро­ви», к «легкой смерти». Внутри страны ― террор. Вокруг ― вой­ны. Не одно, как раньше, большое «красное колесо» крутится, а множество. Разной величины, с разной скоростью, в разные стороны... Попробуй, не пропади!

Уже не искушения толкают в пропасть, а элементарная нуж­да. Безвременье, оставляя людей в одиночестве, насилует их, выворачивает наизнанку, уродует, и уже самые близкие не узна­ют тебя.

«...И сини дали, и низки тучи, и круты овраги, и сведены леса, застилавшие равнины, ― и уже нечему умирать и нечему воскресать. Это быт гибнет, сменяется безбытностью...» (Александр Блок. Безвременье. 1906 год.)

Когда после долгого мрака вспыхивает перед глазами яркий свет ― человек слепнет. Из привычного неведения он попадает в неведение непривычное и, ослепший от света, теряет даже те ориентиры, которые у него были. Он уже не может сде­лать шага, но лишь беспомощно простирает руки, стараясь нащу­пать окружающие предметы и по ним определиться: где он, как быть дальше. Но и этого он не может сделать, не чувствуя поч­вы под ногами. Тогда приходится опускаться на колени и бук­вально ползти, подчиняясь инстинкту самосохранения.

Это и есть ощущение безвременья. Ты был только что зря­чим с открытыми глазами, но не видел ничего из-за окружавшей тебя тьмы. Теперь же знаешь, что тьма рассеялась и есть воз­можность увидеть мир, но глаза твои видят не его, а лишь ог­ненный шар да искристые круги... Ты все еще слеп! Нужен только один доктор ― время, чтобы организм привык, и только одно качество ― терпение, чтобы не оступиться и не пропасть вовсе. После этого вернется и разум.

Но трижды терпеливым должен быть тот, кто готов позвать ещё не прозревшего за собой. Даже если точно знает ― куда и зачем. Терпение в этом случае ― высшее проявление разума, потому что милосердно.

Проблемы нашей страны гораздо сложнее и грандиознее личностей, взявшихся за их решение. Вместе с тем, ни­когда еще в России не было столько талантливых и духовно раскрепощенных граждан. Наша общая неспособность изменить этот очевидный и роковой парадокс, невозможность привести в соответствие масштаб проблем и масштаб личностей ― есть симп­томы безвременья.

Безвременье ― это самоощущение современников «смутного времени», видящих пути выхода из него, но остающихся неуслышанными остальными и потому оказывающимися невосстребованны­ми. Это когда не у дел остаются как раз люди дела.

Безвременье ― внешне очень тяжелое, безрадостное время. Это как бы провалы истории. Но они-то и есть самые важные, самые значительные. Вот теперь, когда старое исчерпано, а но­вого еще нет ― становится очевидной истинная цена всем и каж­дому: самое «знаменательное и эпохальное» может оказаться тривиальным и скоро забытым; в претендующем на высокое звание реформатора, внезапно обнаружится средней руки чиновник, а «выдающийся экономист» на поверку окажется заурядным советс­ким бухгалтером... Многие из «властителей дум» смогут оста­ваться таковыми лишь для тех, кто не читал даже «Мойдодыра», а знание латыни ещё не будет доказательством того, что ты ― не осел.

В будни, а не в праздники формируются и происходят действительно исторические события. Они не обставлены с помпой, к ним не приковано внимание прессы, и происходят они в стороне от власти. Кто сумеет внимательно  присмотреться  к  их  туманному, плохо различимому образу, прислушаться к едва уловимому шоро­ху? Какой пытливый ум сможет отличить их среди воя и скреже­та, выявить из всеохватывающей меланхолии и самообмана? А вы­явив, сможет ли донести до людей? Но даже тогда ― окажется ли ими услышан?

Примечания

[1] На МКАД обнаружено искривление пространства // Мос­ковский комсомолец. ―1994. ―14 октября.

[2] См. Известия // ―1994. ―28 октября.

[3] Федоров Б. Если бы я был премьер-министром... // Извес­тия. ―1994. ―25 октября.

[4] Мой папа ― юрист. А еще он ― Владимир Вольфович Жири­новский // Комсомольская правда. ―1994. ―25 октября.

[5] Трояновский В.  Шашлык со стрельбой // Труд. ―1994. ―20 июля.

[6] Белоцерковский Г. "Тарзан" разбился насмерть // Рос­сийская газета. ―1994. ―13 июля.

[7] Дикая трагедия на военном аэродроме Кубинка // Вечер­няя Москва. ―1994. ―14 июля.

[8] Комитет безопасности обокрали // Московский комсомо­лец. ―1994. ―18 августа.

[9] Искали грибы, нашли ракеты // Сегодня. ―1994. ―1 октября.

[10] Будберг А. Шварцнеггер должен вылететь в Казахс­тан // Московский комсомолец. ―1995. ―24 февраля.